Из-за любви - Страница 41

— Неужели тебе слова важнее откровенных проявлений любви? Я выражал свою любовь тем, что не был эгоистом, тем, что не ограничивал твою свободу, давая тебе возможность для самовыражения, для творческих дел, для карьеры, в конце концов. Разве это проявление безразличия?

Он, конечно же, прав. Селма его и любила именно за то, что человек уважительно относится к личности другого, за его бескорыстие и щедрое сердце.

— Прости, но мне так не хватало заверений в твоей любви. Все недомолвки почему-то всегда разрешались в твою пользу. Меня терзало ощущение одиночества, моей ненужности.

— Когда ты стала избегать меня, я решил, что ты больше не любишь меня, что у тебя появился кто-то другой.

— О Господи, — прошептала женщина. — Но это же не так.

— А что же еще мне оставалось думать?

Мало толку сейчас задним числом сожалеть, что не поделилась с мужем своими сомнениями и страхами. Может быть, все и наладилось бы… Да наверняка! Почему же она не доверилась ему тогда?

Есть ли оправдание ее поступкам? Есть… Молодая, неопытная, Селма действительно не понимала тогда, что человек способен выражать свою любовь не столько словами, сколько поступками. Сильный, сдержанный, он понимал всю эфемерность словесных заверений. Действие — наглядней и надежнее. Так, видимо, и раньше считал он. Но юная жена желала и слов, и поступков. И еще неизвестно, что ей в то время казалось нужней. Небольшой жизненный опыт не позволил ей разобраться в сложном характере мужа.

Адам опустился на диван рядом с Селмой.

— Мне очень жаль, — глухо проговорила та. — Очень.

— Мне тоже очень жаль, — мягко произнес он, взяв ее руки в свои.

— Как же глупо я себя вела…

— Оба хороши. Я ведь действительно никогда толком не говорил тебе о своих чувствах, считая, что и так все известно. Ты знаешь, я так сильно любил тебя, что даже не думал о дополнительных доказательствах моей искренности.

По-детски печальное лицо не вязалось с ее представлением об этом человеке — мужественном, подчас суровом, уверенном в себе.

— Нас чаще всего разделяли большие расстояния, но было ощущение близости. Ты звонишь, и я прыгаю от радости, слыша твой голос. Но ты… ты не говорил того, что мне хотелось от тебя услышать. Твой голос по телефону был всегда таким сухим и деловым… — Селма взглянула на Адама, — что я начинала чувствовать себя неуверенно. Мужчина грустно улыбнулся.

— Я никогда не рассматривал телефон, как средство для передачи своих чувств.

— Вот видишь… А человек на другом конце провода только и делал, что ждал слов любви. Мол, скучаю, жду встречи, мне не хватает тебя.

— Скучал, ждал встречи, и мне действительно не хватало тебя. Где бы я ни был — летел ли в самолете или сидел на совещании, — ты была со мной в моих мыслях, мечтах. — Адам задумчиво улыбнулся. — Знаешь, Селма, я о тебе думал, скучал и любил во всех уголках земного шара…

Сердце молодой женщины сжалось от чувства вины.

Он устало вздохнул.

— Остается сожалеть, что я не оказался телефонным романтиком, не шептал тебе слов любви, нежности и прочих сентиментальностей. Ну, вот такой я нелепый! Хоть это и не означает, что романтические чувства мне чужды. Теперь-то ясно, что мне следовало делать, когда ты не возвращалась домой подолгу, — требовать от тебя объяснений, устраивать сцены ревности. А если серьезно, то, конечно, нельзя было пускать на самотек вызванные недомолвками разногласия.

— Говоришь «нельзя», а сам…

— Мне не позволяла моя мужская гордость. Я уже не сомневался, что у тебя появился кто-то другой.

— О, Адам, да не было у меня никого!

— Помнишь о сне, который ты рассказала мне? В котором, я спас тебя на лошади?

— Да.

Адам потер рукой шею, глаза его стали серьезными.

— Каждый раз, когда я возвращался в наш пустой дом, у меня было одно желание — сесть на первый самолет, полететь к тебе и забрать домой. Так хотелось сказать, что я не могу жить без тебя, что люблю тебя больше всего на свете и, что ты принадлежишь только мне.

— Я ждала этого, — призналась Селма. — В глубине души я всегда надеялась, что ты когда-нибудь приедешь за мной.

— Но чертова гордыня не позволяла вымаливать любовь, принадлежащую уже не мне.

Слова смущали, заставляли о многом пожалеть, многого устыдиться. В том сне он пришел за ней, но вдруг снова оставил. Здесь скрыт какой-то смысл?

— Мне кажется, в том, что ты сказал мне во сне, была своя правда. «Ты сама должна спасти себя…» Нельзя было сидеть и ждать, когда ты приедешь за мной, что-то надо было предпринять самой.

— И как ты думаешь — что? — спросил он.

— Если есть недоумение — высказать, если есть страхи — поделиться. А уж если почувствуешь, что ты нужна любимому, — оказаться рядом. Да, мне надо было быть дома, рядом с тобой, а не бежать за сто верст, чтобы потом мучиться самой и мучить тебя. Адам устало улыбнулся.

— Да, без тебя наш дом был пуст. Все там напоминало о тебе, лишь подчеркивая горечь от твоего отсутствия. В гостинице, по крайней мере, все анонимно и безлико. — Его рот дернулся в тоскливой усмешке. — Я не мог оставаться один в пустом доме, поэтому уходил жить в отель, расположенный неподалеку.

— А я названивала тебе но ночам, — дрожащим голосом промолвила Селма, — и не заставала дома. Вот и подумала, что у тебя появилась другая женщина.

— Господи, какие сумасшедшие мысли бродят в этой голове! Как ты только могла подумать, что мне нужен кто-то, кроме тебя?

Адам сжал ее пальцы. Но она освободила свои руки и упала заплаканным лицом в ладони.